Единственное, что мне в вас не нравится, это ваше вечное: «Что скажут люди».
«Люди» не строят вашу жизнь. А уж мою и подавно. Прежде всего думайте о себе.
Вы сами должны устраивать свою жизнь. Неужели вы допустите, чтобы между вами
и вашим желанием становилось то, что подумают другие?
Начало: Нация плакс
В типично французском фильме, шутят жители Лос-Анджелеса, Марк влюблён в Софи, Софи любит Франсуа, Франсуа без ума от Шарлотты, которая обожает Изабель, но Изабель без памяти от Жерара, который втрескался по уши во Флоранс, а та потеряла голову из-за Марка. И все они в конце концов отправляются ужинать. Да, современный французский кинематограф весьма и весьма предсказуем. И несмотря на это, французы вправе гордиться им. Не всегда фильмами, но кинопромышленностью. У них масса опытных режиссёров, сценаристов, операторов и технических работников, готовых немедля приступить к съёмке, чем они и занимаются почти с такой же регулярностью, как и обитатели Болливуда. И причина тому деньги. Если требуется снять новую французскую картину, деньги на её производство можно получить от CNC (Национальный центр кинематографии), государственного заведения, снимающего сливки в виде процентной ставки с кассовых поступлений во всех кинотеатрах и направляющего их на финансирование новых фильмов. Блестящая идея, позволяющая встать на ноги небольшим киностудиям, обречённым в большинстве других стран на разорение.
Беда в том, что эта система породила во Франции привычку снимать «фильм ради фильма» – лишь бы израсходовать полученные на его производство средства. Такой фильм не много денег принесёт в прокате. Да и не должен. Учитывая все субсидии и дотации, а также возможный показ – раз или даже, может быть, два – по телевидению, это довольно безопасное вложение денег, если, конечно, режиссёр не транжирит миллионы на спецэффекты. Но, с другой стороны, кому нужны все эти спецэффекты, когда в парижской квартире можно наснимать кучу любовных сцен и ссор между супругами? Кроме того, съёмка фильма приносит двойную выгоду тем, кто в ней занят. Кинематографические работники считаются intermittents du spectacle, то есть сотрудниками сферы развлечений, не имеющими постоянной работы. Стоит им набрать годовой минимум проработанных часов, и они начинают получать пособие по безработице. И это не символическая сумма, а почасовая оплата, выплачиваемая в период простоя между очередными съёмками. Поэтому режиссёр, снимающий ежегодно по одному фильму, может получать весь год ту же зарплату, какую ему платили во время съёмок.
То же самое относится и ко всем тем, кто принимал участие в работе над этим фильмом, – от актёров до ребят, собирающих штатив для камеры. Не поленитесь потратить, скажем, 3 месяца на одну плохую картину, и весь остальной год вы будете жить как какая-нибудь кинозвезда. Да, это вряд ли кого подвигнет на изготовление добротных фильмов. Во Франции, разумеется, снимают действительно великие картины. Но в большинстве случаев они великие лишь потому, что они очень французские. Такие режиссёры, как Ренуар - сын художника Огюста Ренуара, Годар, Трюффо, Шаброль и Блие могли родиться только в одном месте на планете – здесь. И Франция по-прежнему поставляет удивительно остроумные шедевры авторского кино вроде «Деликатесы», и редкие незатейливые комедии наподобие «Пришельцы». Так что эта система, когда кинематографисты находятся на жалованье у государства, явно себя окупает. Однако в наши дни кинематографисты, утратив, видимо, дух экспериментаторства и некогда присущую им весёлость, решили снимать только фильмы о собственном пупе. Вот вкратце содержание фильма, название которого мы упоминать не будем: «Ксавье задумывает стать романистом, но пока суть да дело, ему приходится браться за всякую работу: он то репортёр, то сценарист, то литературный негр». Да, и впрямь мастер на все руки. В продолжении бедняга Ксавье, вероятно, будет вынужден (о, ужас!) писать рассказы.
Режиссёры, желающие снять нечто другое, отправляются за границу. Люк Бессон - «Пятый элемент», Мишель Гондри - «Вечное сияние чистого разума» теперь трудятся в Голливуде. И когда Бессон создаёт нечто французское, но всё же иное, например невероятно популярный фильм с автомобильными гонками «Такси», творцы экспериментального кино начинают смотреть на него как на циничного ремесленника, изготавливающего грубые, в голливудском стиле, коммерческие поделки, рассчитанные исключительно на американский рынок. Всё это конечно же чистой воды лицемерие. Если дать сыворотку правды самому важничающему французскому кинорежиссёру, уверяющему, будто он «делает французские фильмы и merde (дерьмо) для окружающих», то он в конце концов не выдержит и разрыдается, вопрошая: «Почему Голливуд не берёт ни одну из моих картин?»
Французы убеждены, что они самый сексапильный народ на земле, за исключением разве голливудских «работяг» или бразильских пляжных красоток. В подтверждение они обычно говорят, что их haute couture – высокая мода - самая стильная в мире. С таким же основанием о корейцах, поскольку в их стране производят столько автомобилей, можно сказать, что они лучшие в мире водители. На самом же деле большинство французов и француженок одеваются как чучела. Во Франции, разумеется, встречаются на улицах (и особенно на пляжах) невероятно привлекательные представители обоих полов. Но лишь потому, что они относительно стройны и не поддаются искушению портить себе кожу и волосы, расходуя килограммами различные косметические средства и осветлители волос. Когда авторы пишут книги о французских женщинах, они непременно упоминают об их вкусе, стиле и классе. На самом же деле они, по-видимому, имеют в виду архиконсерватизм.
Если вы посмотрите на таких киношных див, как Софи Марсо, Жюльет Бинош или Кароль Буке, вы вряд ли удостоите взглядом их одежду. Заслуживать внимания будет лишь их внутреннее содержание. Одеты они обычно изысканно классически - вежливое слово для «несмело». Средний француз и француженка, как правило, не обращают внимания на существование французской haute couture. Отчасти потому, что она предназначена вовсе не для обихода – в вычурных нарядах пройдутся по помосту лишь для того, чтобы в журналах появились фото. Отчасти потому, что даже изделия prêt à porter – серийный пошив - от Диора, Шанель, Ив-Сен Лорана и других стоят целое состояние. Но ещё больше по той причине, что французы и француженки в своей массе предпочитают одеваться так же, как их папы и мамы, и полностью соответствовать традиционному идеалу буржуа.
Французские подростки по тому, что они носят, делятся на 3 категории: те, кто предпочитает классические джинсы, те, кто наряжается как хиппи 70-х годов или исполнители из группы «Rasta», и те, кто, подражая рэперам из Бронкса, отдаёт предпочтение спортивной одежде. Впрочем, когда они вступают во взрослую жизнь, они избавляются от всяких рискованных элементов и одеваются, как их родители. Как только конторские служащие мужского пола переваливают за рубеж 25 лет, они начинают носить смертельно скучные галстуки, а их коллеги женского пола часто наряжаются так, словно ищут сострадания. Индивидуальный стиль практически полностью отсутствует, ибо никто, видимо, не желает выделяться из толпы. Загляните на одну из парижских вечеринок, устраиваемую тем, кому уже минуло четверть века, и вы увидите, что большинство пришедшего народа будет в джинсах или в чёрном. Самое страшное здесь преступление – выглядеть не так, как принято, джинсы же и чёрная одежда гарантируют в этом плане полную безопасность. Ещё лучше, если на одежде будет наклейка какого-нибудь скромного французского модельера, ведь главное здесь – не выделяться из толпы. Прости, Франция. За несколькими шикарными исключениями твоё одеяние, пожалуй, убийственно, убийственно классическое. И если у французов такое чувство стиля, почему же тогда самые известные французские дома моды приглашают к себе британских модельеров, скажем Александра Маккуина и Джона Галлиано, или немцев, например Карла Лагерфельда?
Французы гордятся тем, что они индивидуалисты. Они считают это доказательством того, что они люди с caractère - характером, а не ласковые вьючные животные, как английские футбольные болельщики или все скандинавы. На самом же деле, впрочем, они лишь пытаются найти для себя философское оправдание, когда в автобусе не уступают место беременной женщине. Это не вполне справедливо. Чувство солидарности во Франции более крепкое, чем во многих окружающих её государствах. Французы платят высокие налоги и взносы в службу социального обеспечения, которые идут на выплату достойных пенсий, хороших пособий по безработице и покрытие первоклассных медицинских услуг. У них имеется закон – non-assistance à personne en danger, – который обязывает вас помочь человеку, если его грабят на улице или он зовёт на помощь у дверей вашей квартиры, хотя бы позвонив по телефону. Домовладелец не имеет по закону права выселять зимой неплатежеспособного жильца либо отключать у него электричество. Здесь практически невозможно лишить детей наследства по завещанию. И даже в разгар длительной забастовки транспортников наёмные работники поддерживают друг друга. Однако в душе французы ощущают себя одинокими воителями, сражающимися против системы и всего мира.
Согласно классической теории, истоком индивидуализма является крестьянское происхождение – практически во всех французских семьях, стоит вернуться на 2-3 поколения вспять, встречаются фермеры, которым приходилось вести борьбу не только с покупателями сыров и продавцами плугов, но и со стихиями. Впрочем, из этого вовсе не следует, будто каждый француз должен уметь доить козу. На самом деле их (современных французов, не коз) обучают индивидуализму под строгим надзором в школе. Во-первых, здесь нет школьных форм, так что ученики одеваются во что попало. Они носят только то, что им нравится - за исключением предметов с религиозной символикой. По достижении 11 лет детей посылают в колледж, младшую ступень средней школы, в которой они пребывают до 14 лет. Лишь у немногих расписание уроков совпадает с расписанием их друзей, так как набор предметов у всех разный, и зачастую занятия начинаются и заканчиваются в разное время.
Ещё хуже дела обстоят у 15-летних подростков в лицее, где фактически отсутствует само понятие о школьном расписании. В некоторых школах подросткам даже позволяют курить на спортивной площадке. Это полное попустительство. Кроме того, всякий раз, когда проводятся экзамены на baccalauréat - степень бакалавра по окончании средней школы, пародия на экзамены, многие школы пустеют, и ученики всех возрастов высыпают на улицу, где остаются один на один с собственным злокозненным умом. В университете борьба за выживание только обостряется. Следуя духу так называемой демократии, в университеты принимают всех, у кого имеется baccalauréat и кто желает записаться на какой-нибудь курс - и чья родительница готова в день регистрации простоять в очереди немало часов кряду. Поскольку аудитории или лекционные залы переполнены, студентам приходится биться за место, чтобы посидеть или постоять где-нибудь у стены. В разгар толчеи появляется преподаватель, если у него нет, разумеется, более достойных дел например хорошо оплачиваемой исследовательской работы, или если он не занят в забастовке, который что-то рассказывает, а затем исчезает.
Также в рамках учебного процесса проводятся так называемые TD - семинары и TP - практические занятия. Впрочем, если студент на них не появляется, ни один преподаватель не станет наседать на лодыря и излишне обременять его и себя. По крайней мере, так обучают студентов на первом курсе, и в результате половину из них отчисляют за несданные экзамены. Сам Дарвин не придумал бы более изощрённой системы превращения молодых французов в одиноких рейнджеров. Впрочем, у такой системы есть одно крупное преимущество. Поскольку школьная жизнь не загнана в определённые рамки, учащиеся большую часть своего времени заняты тем, что к школьной программе никакого отношения не имеет. В перерывах между занятиями они часами болтают о совращении и приобретают на этом поприще практический опыт. Они учатся у взрослых красиво курить и шляться по кафе. И поскольку они обычно остаются в родительском доме, с мамой и папой, пока им не исполнится по меньшей мере четверть века, им удаётся вести взрослый образ жизни, не подыскивая высунув язык ни работы, ни другого жилья. Им ничто не мешает, столь удобно устроившись, думать только о себе.
Иностранцы, у которых во Франции имеются женихи и невесты, нередко изумляются, узнав, что здесь можно по закону дважды вступить в брак. Нет, это никак не связано с многожёнством или двоежёнством. Ну, не совсем. Если пара желает повенчаться, тогда им приходится дважды справлять обряд бракосочетания. Один проходит в городской ратуше в присутствии мэра или члена городского совета. Второй – в церкви. Поскольку Франция светская страна, одно церковное венчание не имеет юридической силы. Впрочем, двойной узел на узах Гименея всё равно не спасает от адюльтера. Супружеская измена является во Франции обычаем, особо распространённым среди наиболее уважаемых людей, и в первую очередь среди католической буржуазии. Католический город Лион, за которым следят как тысяча статуй Девы Марии, так и видеокамеры, известен как цивилизованный рассадник рогатых мужей, где горожане ведут двойную жизнь. Мужья, убегая с работы, встречаются с любовницами, которые являются жёнами мужчин, занимающихся тем же самым в соседнем гостиничном номере.
Секретарши посылают букеты как любовнице, так и супруге, причём никогда их не путают. Это подлинный институт, система, на которую никто не покушается, проявляя глупую ревность или вульгарно угрожая разводом - что у католиков считается смертным грехом. Это не афишируется, так как общество лишилось бы видимости приличий. Это непризнанный закон природы, своего рода естественное отправление, в котором вы отказываете другим людям. Политики тоже должны иметь любовниц. Политик без любовницы всё равно, что шериф без пистолета – окружающие думают, что у него нет пороха в пороховницах. Согласно общепринятой точке зрения, французы не обращают внимания на шашни своих политиков. А вот и нет. Они обожают читать о сексе. Когда шофёр Ширака, бывшего президента Франции, подробно описал любовные похождения своего шефа в книге, французы пришли в восторг от того, какой успех он имел у женщин - и от скорости, с какой он якобы «разделывался» с ними. Мазарини, дитя любви президента Миттерана, преследовали папарацци, и в то время она являлась чем-то вроде звезды, только по-своему. А когда супруга господина Саркози появилась в свете со своим любовником, а господин Саркози повёз свою любовницу в отпуск на Мартинику, французские средства массовой информации словно взбеленились.
Однако французы не осуждают их – и в этом их огромное отличие. Они любят читать разоблачения, но никто из них не требует отставки политических деятелей, поскольку они не понимают, как любовная интрижка может помешать их деятельности. Наоборот, работа политика в том и состоит, чтобы соблазнять избирателей. Ну и что из того, что несколько человек совратят в буквальном смысле, физически, а не обманут, наобещав с три короба во время избирательной кампании? Громкий скандал только повысит рейтинг политика среди избирателей. Впрочем, никто ни разу не слышал, чтобы такое сказали в отношении женщины-политика, так что французы, пожалуй, не столь уж свободны, как думают, от предрассудков.
Если средства массовой информации не высказывают общественного порицания, то не только из уважения перед законом, запрещающем СМИ совать свой нос в личную жизнь человека. Этот закон можно было бы довольно легко обойти, заявив, что появление сообщения о любовной интрижке целиком в интересах общества. Просто журналисты не желают, чтобы брошенные ими камни отскакивали и поражали их. Какой редактор журнала, например, рискнет затеять публичный скандал из-за нескромных похождений министра с какой-то исследовательницей, когда он сам годами занимался с одной из своих журналисток тем же самым? И кто из правоверных буржуа женского или мужского пола обрушится в справедливом гневе на омерзительное поведение министра, прочитав статью о его постельных похождениях в промежутке между двумя приступами незаконной страсти? Французы бывают лицемерами, но глупцами их не назовёшь.
Жёны же политиков остаются безучастными, либо хранят молчание. Несмотря на появившиеся откровения, рассказывавшие об увлечениях Ширака другими женщинами, мадам Ширак не подала на развод, судя по всему, ничуть ими не обеспокоенная - если о том можно судить по строгой причёске, которая не претерпела никаких изменений. Была ли она ими довольна – это, конечно, вопрос иного рода. Но во Франции ей, по крайней мере, не пришлось бы в телевизионном эфире наблюдать за тем, как допрашивают её супруга. И ни один французский политик не заявил бы, как Клинтон: «У меня не было половых сношений с этой женщиной». В конце концов, в случае с Миттераном, отпираться было бы глупо.
Существует один вид любви, о которой редко, если вообще когда-либо, говорят в приличном французском обществе. Нет, не гомосексуализм, ибо к нему относятся неплохо. Мэр Парижа отнюдь не скрывает, что он голубой, и окружающим это всё равно. Открывая каждый год Paris Plage – искусственный летний пляж на берегах Сены, – он внёс некоторое оживление в размеренную культурную жизнь города. Нет, любовь, которая не смеет назвать себя по имени, это всеми отрицаемое обожание англосаксов. Французы, хоть они и презирают рестораны быстрого питания, уплетают гамбургеры за обе щёки. Они свысока взирают на голливудское «барахло», но выстраиваются в очереди, чтобы посмотреть «Звёздные войны» или «Человек-паук». Они умиляются на показах моды у Диора, но с головы до ног одеты в продукцию «Найк». Они сетуют на то, что английский оттесняет с мировой арены все другие международные языки, но первыми записываются на курсы английского языка, когда их наниматель спрашивает, кто желает работать в международном отделе.
Угрюмый официант может сделать вид, будто не понимает английского языка, но в большинстве случаев он объясняется на нём совсем неплохо, и не только потому, что может содрать с наивных иностранцев несколько лишних евро. Просто английский язык моден. То же можно сказать об англосаксах - они потешаются над французами, но на самом деле их любят. Французы надменны, но англосаксам хотелось бы обладать их уверенностью в себе. Они старомодны, но англосаксы с удовольствием позаимствовали бы у них их элегантность. Они лицемерны, но англосаксы завидуют их умению всегда выходить сухими из воды. Вот почему молодые французы стремятся обосноваться в Лондоне или Нью-Йорке, где будут жить сами по себе и им не понадобится 3 года учиться в Ecole Nationale de Shop Assistants, чтобы стать продавцом в магазине.
И все англосаксы мечтают о том, чтобы приобрести домик во Франции и жить подобно французам, то есть наслаждаясь едой, вином, женщинами и быстрой ездой. Но давайте не будем портить эту увлекательную игру, выходя перед народом и говоря правду. Ибо не для этого последнюю тысячу лет они играли в неё, и в основном, за исключением войн, одной сожжённой французской святой и нескольких портовых блокад, она доставляла массу удовольствия. Если они сейчас откажутся от неё и расскажут о своей неувядаемой любви, они придут к катастрофе – к послеобеденному сексу на скорую руку в гостинице, который никому не приносит удовольствия, к хандре после соития и курению в постели. Так что пусть держат свою обоюдную любовь в тайне. Было бы стыдно испортить всё после стольких лет, n’est-ce pas?
Со временем приходишь к пониманию, что Париж чем-то напоминает океан. Океан - прекрасное место обитания, если ты - акула. Вокруг полно свежайших морепродуктов, и если кто-то пытается подсунуть тебе дерьмо, ты просто перекусываешь этого подлеца пополам. Возможно, ты не будешь угоден всем и каждому, но тебя оставят в покое. Если же ты - человек, ты вынужден держаться на поверхности, бороться с волнами и остерегаться акул. Так что единственное, что тебе остаётся, - побыстрее самому превратиться в акулу. И первый этап перехода в это состояние - овладеть языком акул.
Из книги Стефана Кларка «Франция без вранья». Акварели Парижа -Thierry Duval
«Люди» не строят вашу жизнь. А уж мою и подавно. Прежде всего думайте о себе.
Вы сами должны устраивать свою жизнь. Неужели вы допустите, чтобы между вами
и вашим желанием становилось то, что подумают другие?
Теодор Драйзер, «Финансист»
Начало: Нация плакс
В типично французском фильме, шутят жители Лос-Анджелеса, Марк влюблён в Софи, Софи любит Франсуа, Франсуа без ума от Шарлотты, которая обожает Изабель, но Изабель без памяти от Жерара, который втрескался по уши во Флоранс, а та потеряла голову из-за Марка. И все они в конце концов отправляются ужинать. Да, современный французский кинематограф весьма и весьма предсказуем. И несмотря на это, французы вправе гордиться им. Не всегда фильмами, но кинопромышленностью. У них масса опытных режиссёров, сценаристов, операторов и технических работников, готовых немедля приступить к съёмке, чем они и занимаются почти с такой же регулярностью, как и обитатели Болливуда. И причина тому деньги. Если требуется снять новую французскую картину, деньги на её производство можно получить от CNC (Национальный центр кинематографии), государственного заведения, снимающего сливки в виде процентной ставки с кассовых поступлений во всех кинотеатрах и направляющего их на финансирование новых фильмов. Блестящая идея, позволяющая встать на ноги небольшим киностудиям, обречённым в большинстве других стран на разорение.
Беда в том, что эта система породила во Франции привычку снимать «фильм ради фильма» – лишь бы израсходовать полученные на его производство средства. Такой фильм не много денег принесёт в прокате. Да и не должен. Учитывая все субсидии и дотации, а также возможный показ – раз или даже, может быть, два – по телевидению, это довольно безопасное вложение денег, если, конечно, режиссёр не транжирит миллионы на спецэффекты. Но, с другой стороны, кому нужны все эти спецэффекты, когда в парижской квартире можно наснимать кучу любовных сцен и ссор между супругами? Кроме того, съёмка фильма приносит двойную выгоду тем, кто в ней занят. Кинематографические работники считаются intermittents du spectacle, то есть сотрудниками сферы развлечений, не имеющими постоянной работы. Стоит им набрать годовой минимум проработанных часов, и они начинают получать пособие по безработице. И это не символическая сумма, а почасовая оплата, выплачиваемая в период простоя между очередными съёмками. Поэтому режиссёр, снимающий ежегодно по одному фильму, может получать весь год ту же зарплату, какую ему платили во время съёмок.
То же самое относится и ко всем тем, кто принимал участие в работе над этим фильмом, – от актёров до ребят, собирающих штатив для камеры. Не поленитесь потратить, скажем, 3 месяца на одну плохую картину, и весь остальной год вы будете жить как какая-нибудь кинозвезда. Да, это вряд ли кого подвигнет на изготовление добротных фильмов. Во Франции, разумеется, снимают действительно великие картины. Но в большинстве случаев они великие лишь потому, что они очень французские. Такие режиссёры, как Ренуар - сын художника Огюста Ренуара, Годар, Трюффо, Шаброль и Блие могли родиться только в одном месте на планете – здесь. И Франция по-прежнему поставляет удивительно остроумные шедевры авторского кино вроде «Деликатесы», и редкие незатейливые комедии наподобие «Пришельцы». Так что эта система, когда кинематографисты находятся на жалованье у государства, явно себя окупает. Однако в наши дни кинематографисты, утратив, видимо, дух экспериментаторства и некогда присущую им весёлость, решили снимать только фильмы о собственном пупе. Вот вкратце содержание фильма, название которого мы упоминать не будем: «Ксавье задумывает стать романистом, но пока суть да дело, ему приходится браться за всякую работу: он то репортёр, то сценарист, то литературный негр». Да, и впрямь мастер на все руки. В продолжении бедняга Ксавье, вероятно, будет вынужден (о, ужас!) писать рассказы.
Режиссёры, желающие снять нечто другое, отправляются за границу. Люк Бессон - «Пятый элемент», Мишель Гондри - «Вечное сияние чистого разума» теперь трудятся в Голливуде. И когда Бессон создаёт нечто французское, но всё же иное, например невероятно популярный фильм с автомобильными гонками «Такси», творцы экспериментального кино начинают смотреть на него как на циничного ремесленника, изготавливающего грубые, в голливудском стиле, коммерческие поделки, рассчитанные исключительно на американский рынок. Всё это конечно же чистой воды лицемерие. Если дать сыворотку правды самому важничающему французскому кинорежиссёру, уверяющему, будто он «делает французские фильмы и merde (дерьмо) для окружающих», то он в конце концов не выдержит и разрыдается, вопрошая: «Почему Голливуд не берёт ни одну из моих картин?»
Французы убеждены, что они самый сексапильный народ на земле, за исключением разве голливудских «работяг» или бразильских пляжных красоток. В подтверждение они обычно говорят, что их haute couture – высокая мода - самая стильная в мире. С таким же основанием о корейцах, поскольку в их стране производят столько автомобилей, можно сказать, что они лучшие в мире водители. На самом же деле большинство французов и француженок одеваются как чучела. Во Франции, разумеется, встречаются на улицах (и особенно на пляжах) невероятно привлекательные представители обоих полов. Но лишь потому, что они относительно стройны и не поддаются искушению портить себе кожу и волосы, расходуя килограммами различные косметические средства и осветлители волос. Когда авторы пишут книги о французских женщинах, они непременно упоминают об их вкусе, стиле и классе. На самом же деле они, по-видимому, имеют в виду архиконсерватизм.
Если вы посмотрите на таких киношных див, как Софи Марсо, Жюльет Бинош или Кароль Буке, вы вряд ли удостоите взглядом их одежду. Заслуживать внимания будет лишь их внутреннее содержание. Одеты они обычно изысканно классически - вежливое слово для «несмело». Средний француз и француженка, как правило, не обращают внимания на существование французской haute couture. Отчасти потому, что она предназначена вовсе не для обихода – в вычурных нарядах пройдутся по помосту лишь для того, чтобы в журналах появились фото. Отчасти потому, что даже изделия prêt à porter – серийный пошив - от Диора, Шанель, Ив-Сен Лорана и других стоят целое состояние. Но ещё больше по той причине, что французы и француженки в своей массе предпочитают одеваться так же, как их папы и мамы, и полностью соответствовать традиционному идеалу буржуа.
Французские подростки по тому, что они носят, делятся на 3 категории: те, кто предпочитает классические джинсы, те, кто наряжается как хиппи 70-х годов или исполнители из группы «Rasta», и те, кто, подражая рэперам из Бронкса, отдаёт предпочтение спортивной одежде. Впрочем, когда они вступают во взрослую жизнь, они избавляются от всяких рискованных элементов и одеваются, как их родители. Как только конторские служащие мужского пола переваливают за рубеж 25 лет, они начинают носить смертельно скучные галстуки, а их коллеги женского пола часто наряжаются так, словно ищут сострадания. Индивидуальный стиль практически полностью отсутствует, ибо никто, видимо, не желает выделяться из толпы. Загляните на одну из парижских вечеринок, устраиваемую тем, кому уже минуло четверть века, и вы увидите, что большинство пришедшего народа будет в джинсах или в чёрном. Самое страшное здесь преступление – выглядеть не так, как принято, джинсы же и чёрная одежда гарантируют в этом плане полную безопасность. Ещё лучше, если на одежде будет наклейка какого-нибудь скромного французского модельера, ведь главное здесь – не выделяться из толпы. Прости, Франция. За несколькими шикарными исключениями твоё одеяние, пожалуй, убийственно, убийственно классическое. И если у французов такое чувство стиля, почему же тогда самые известные французские дома моды приглашают к себе британских модельеров, скажем Александра Маккуина и Джона Галлиано, или немцев, например Карла Лагерфельда?
Французы гордятся тем, что они индивидуалисты. Они считают это доказательством того, что они люди с caractère - характером, а не ласковые вьючные животные, как английские футбольные болельщики или все скандинавы. На самом же деле, впрочем, они лишь пытаются найти для себя философское оправдание, когда в автобусе не уступают место беременной женщине. Это не вполне справедливо. Чувство солидарности во Франции более крепкое, чем во многих окружающих её государствах. Французы платят высокие налоги и взносы в службу социального обеспечения, которые идут на выплату достойных пенсий, хороших пособий по безработице и покрытие первоклассных медицинских услуг. У них имеется закон – non-assistance à personne en danger, – который обязывает вас помочь человеку, если его грабят на улице или он зовёт на помощь у дверей вашей квартиры, хотя бы позвонив по телефону. Домовладелец не имеет по закону права выселять зимой неплатежеспособного жильца либо отключать у него электричество. Здесь практически невозможно лишить детей наследства по завещанию. И даже в разгар длительной забастовки транспортников наёмные работники поддерживают друг друга. Однако в душе французы ощущают себя одинокими воителями, сражающимися против системы и всего мира.
Согласно классической теории, истоком индивидуализма является крестьянское происхождение – практически во всех французских семьях, стоит вернуться на 2-3 поколения вспять, встречаются фермеры, которым приходилось вести борьбу не только с покупателями сыров и продавцами плугов, но и со стихиями. Впрочем, из этого вовсе не следует, будто каждый француз должен уметь доить козу. На самом деле их (современных французов, не коз) обучают индивидуализму под строгим надзором в школе. Во-первых, здесь нет школьных форм, так что ученики одеваются во что попало. Они носят только то, что им нравится - за исключением предметов с религиозной символикой. По достижении 11 лет детей посылают в колледж, младшую ступень средней школы, в которой они пребывают до 14 лет. Лишь у немногих расписание уроков совпадает с расписанием их друзей, так как набор предметов у всех разный, и зачастую занятия начинаются и заканчиваются в разное время.
Ещё хуже дела обстоят у 15-летних подростков в лицее, где фактически отсутствует само понятие о школьном расписании. В некоторых школах подросткам даже позволяют курить на спортивной площадке. Это полное попустительство. Кроме того, всякий раз, когда проводятся экзамены на baccalauréat - степень бакалавра по окончании средней школы, пародия на экзамены, многие школы пустеют, и ученики всех возрастов высыпают на улицу, где остаются один на один с собственным злокозненным умом. В университете борьба за выживание только обостряется. Следуя духу так называемой демократии, в университеты принимают всех, у кого имеется baccalauréat и кто желает записаться на какой-нибудь курс - и чья родительница готова в день регистрации простоять в очереди немало часов кряду. Поскольку аудитории или лекционные залы переполнены, студентам приходится биться за место, чтобы посидеть или постоять где-нибудь у стены. В разгар толчеи появляется преподаватель, если у него нет, разумеется, более достойных дел например хорошо оплачиваемой исследовательской работы, или если он не занят в забастовке, который что-то рассказывает, а затем исчезает.
Также в рамках учебного процесса проводятся так называемые TD - семинары и TP - практические занятия. Впрочем, если студент на них не появляется, ни один преподаватель не станет наседать на лодыря и излишне обременять его и себя. По крайней мере, так обучают студентов на первом курсе, и в результате половину из них отчисляют за несданные экзамены. Сам Дарвин не придумал бы более изощрённой системы превращения молодых французов в одиноких рейнджеров. Впрочем, у такой системы есть одно крупное преимущество. Поскольку школьная жизнь не загнана в определённые рамки, учащиеся большую часть своего времени заняты тем, что к школьной программе никакого отношения не имеет. В перерывах между занятиями они часами болтают о совращении и приобретают на этом поприще практический опыт. Они учатся у взрослых красиво курить и шляться по кафе. И поскольку они обычно остаются в родительском доме, с мамой и папой, пока им не исполнится по меньшей мере четверть века, им удаётся вести взрослый образ жизни, не подыскивая высунув язык ни работы, ни другого жилья. Им ничто не мешает, столь удобно устроившись, думать только о себе.
Иностранцы, у которых во Франции имеются женихи и невесты, нередко изумляются, узнав, что здесь можно по закону дважды вступить в брак. Нет, это никак не связано с многожёнством или двоежёнством. Ну, не совсем. Если пара желает повенчаться, тогда им приходится дважды справлять обряд бракосочетания. Один проходит в городской ратуше в присутствии мэра или члена городского совета. Второй – в церкви. Поскольку Франция светская страна, одно церковное венчание не имеет юридической силы. Впрочем, двойной узел на узах Гименея всё равно не спасает от адюльтера. Супружеская измена является во Франции обычаем, особо распространённым среди наиболее уважаемых людей, и в первую очередь среди католической буржуазии. Католический город Лион, за которым следят как тысяча статуй Девы Марии, так и видеокамеры, известен как цивилизованный рассадник рогатых мужей, где горожане ведут двойную жизнь. Мужья, убегая с работы, встречаются с любовницами, которые являются жёнами мужчин, занимающихся тем же самым в соседнем гостиничном номере.
Секретарши посылают букеты как любовнице, так и супруге, причём никогда их не путают. Это подлинный институт, система, на которую никто не покушается, проявляя глупую ревность или вульгарно угрожая разводом - что у католиков считается смертным грехом. Это не афишируется, так как общество лишилось бы видимости приличий. Это непризнанный закон природы, своего рода естественное отправление, в котором вы отказываете другим людям. Политики тоже должны иметь любовниц. Политик без любовницы всё равно, что шериф без пистолета – окружающие думают, что у него нет пороха в пороховницах. Согласно общепринятой точке зрения, французы не обращают внимания на шашни своих политиков. А вот и нет. Они обожают читать о сексе. Когда шофёр Ширака, бывшего президента Франции, подробно описал любовные похождения своего шефа в книге, французы пришли в восторг от того, какой успех он имел у женщин - и от скорости, с какой он якобы «разделывался» с ними. Мазарини, дитя любви президента Миттерана, преследовали папарацци, и в то время она являлась чем-то вроде звезды, только по-своему. А когда супруга господина Саркози появилась в свете со своим любовником, а господин Саркози повёз свою любовницу в отпуск на Мартинику, французские средства массовой информации словно взбеленились.
Однако французы не осуждают их – и в этом их огромное отличие. Они любят читать разоблачения, но никто из них не требует отставки политических деятелей, поскольку они не понимают, как любовная интрижка может помешать их деятельности. Наоборот, работа политика в том и состоит, чтобы соблазнять избирателей. Ну и что из того, что несколько человек совратят в буквальном смысле, физически, а не обманут, наобещав с три короба во время избирательной кампании? Громкий скандал только повысит рейтинг политика среди избирателей. Впрочем, никто ни разу не слышал, чтобы такое сказали в отношении женщины-политика, так что французы, пожалуй, не столь уж свободны, как думают, от предрассудков.
Если средства массовой информации не высказывают общественного порицания, то не только из уважения перед законом, запрещающем СМИ совать свой нос в личную жизнь человека. Этот закон можно было бы довольно легко обойти, заявив, что появление сообщения о любовной интрижке целиком в интересах общества. Просто журналисты не желают, чтобы брошенные ими камни отскакивали и поражали их. Какой редактор журнала, например, рискнет затеять публичный скандал из-за нескромных похождений министра с какой-то исследовательницей, когда он сам годами занимался с одной из своих журналисток тем же самым? И кто из правоверных буржуа женского или мужского пола обрушится в справедливом гневе на омерзительное поведение министра, прочитав статью о его постельных похождениях в промежутке между двумя приступами незаконной страсти? Французы бывают лицемерами, но глупцами их не назовёшь.
Жёны же политиков остаются безучастными, либо хранят молчание. Несмотря на появившиеся откровения, рассказывавшие об увлечениях Ширака другими женщинами, мадам Ширак не подала на развод, судя по всему, ничуть ими не обеспокоенная - если о том можно судить по строгой причёске, которая не претерпела никаких изменений. Была ли она ими довольна – это, конечно, вопрос иного рода. Но во Франции ей, по крайней мере, не пришлось бы в телевизионном эфире наблюдать за тем, как допрашивают её супруга. И ни один французский политик не заявил бы, как Клинтон: «У меня не было половых сношений с этой женщиной». В конце концов, в случае с Миттераном, отпираться было бы глупо.
Существует один вид любви, о которой редко, если вообще когда-либо, говорят в приличном французском обществе. Нет, не гомосексуализм, ибо к нему относятся неплохо. Мэр Парижа отнюдь не скрывает, что он голубой, и окружающим это всё равно. Открывая каждый год Paris Plage – искусственный летний пляж на берегах Сены, – он внёс некоторое оживление в размеренную культурную жизнь города. Нет, любовь, которая не смеет назвать себя по имени, это всеми отрицаемое обожание англосаксов. Французы, хоть они и презирают рестораны быстрого питания, уплетают гамбургеры за обе щёки. Они свысока взирают на голливудское «барахло», но выстраиваются в очереди, чтобы посмотреть «Звёздные войны» или «Человек-паук». Они умиляются на показах моды у Диора, но с головы до ног одеты в продукцию «Найк». Они сетуют на то, что английский оттесняет с мировой арены все другие международные языки, но первыми записываются на курсы английского языка, когда их наниматель спрашивает, кто желает работать в международном отделе.
Угрюмый официант может сделать вид, будто не понимает английского языка, но в большинстве случаев он объясняется на нём совсем неплохо, и не только потому, что может содрать с наивных иностранцев несколько лишних евро. Просто английский язык моден. То же можно сказать об англосаксах - они потешаются над французами, но на самом деле их любят. Французы надменны, но англосаксам хотелось бы обладать их уверенностью в себе. Они старомодны, но англосаксы с удовольствием позаимствовали бы у них их элегантность. Они лицемерны, но англосаксы завидуют их умению всегда выходить сухими из воды. Вот почему молодые французы стремятся обосноваться в Лондоне или Нью-Йорке, где будут жить сами по себе и им не понадобится 3 года учиться в Ecole Nationale de Shop Assistants, чтобы стать продавцом в магазине.
И все англосаксы мечтают о том, чтобы приобрести домик во Франции и жить подобно французам, то есть наслаждаясь едой, вином, женщинами и быстрой ездой. Но давайте не будем портить эту увлекательную игру, выходя перед народом и говоря правду. Ибо не для этого последнюю тысячу лет они играли в неё, и в основном, за исключением войн, одной сожжённой французской святой и нескольких портовых блокад, она доставляла массу удовольствия. Если они сейчас откажутся от неё и расскажут о своей неувядаемой любви, они придут к катастрофе – к послеобеденному сексу на скорую руку в гостинице, который никому не приносит удовольствия, к хандре после соития и курению в постели. Так что пусть держат свою обоюдную любовь в тайне. Было бы стыдно испортить всё после стольких лет, n’est-ce pas?
Со временем приходишь к пониманию, что Париж чем-то напоминает океан. Океан - прекрасное место обитания, если ты - акула. Вокруг полно свежайших морепродуктов, и если кто-то пытается подсунуть тебе дерьмо, ты просто перекусываешь этого подлеца пополам. Возможно, ты не будешь угоден всем и каждому, но тебя оставят в покое. Если же ты - человек, ты вынужден держаться на поверхности, бороться с волнами и остерегаться акул. Так что единственное, что тебе остаётся, - побыстрее самому превратиться в акулу. И первый этап перехода в это состояние - овладеть языком акул.
Из книги Стефана Кларка «Франция без вранья». Акварели Парижа -Thierry Duval